Фестиваль современного искусства для всей семьи «Архстояние Детское» в этом июне празднует свое десятилетие. Ростан Тавасиев, создатель искусства для космоса и авторской техники живописи «бегемотопись», сделал особенный подарок. Time Out поговорил с художником и узнал, чего ждать гостям «Архстояния Детского» в этом году.
В основе — я сам и мои отношения, коммуникация с внешним миром. Если говорить просто — наполнение Вселенной няшными образами, чтобы она выглядела симпатичнее и безопаснее. Чтобы было как в Раю — полнота жизни, все счастливы, но никто никого не ест и не кусает. Можно сказать, что няшные существа в моих работах — идиомы или ангелы.
Кстати, а есть ли связь няшности в вашем творчестве с японской эстетикой кавайи?
Во время выставки в Японии местные коллеги тоже задавали этот вопрос. Когда я формировался как личность и как художник, у меня не было, к сожалению, плотного контакта с японской культурой, и влияния не было оказано. Вероятно, мое собственное видение мира оказалось созвучно японскому. Может быть, эта няшность — защитная реакция психики на 90-е годы, на очень агрессивную среду, в которой мне довелось расти. Но влияния Японии я не заметил — просто делал то, чего просит моя душа.
А что повлияло на вас больше всего?
Можно упомянуть художественный фильм «Большой» с Томом Хэнксом. Мальчик лет 12–13 с помощью волшебства оказывается в теле мужчины и пытается жить взрослой жизнью. Внезапно наивность, искренность и непосредственность главного персонажа дают ему массу преимуществ в мире капитализма. Я посмотрел этот фильм в ранней юности, когда общий политический, экономический и социальный фон в стране был мрачноват. И контраст между тем, что происходило вокруг, и предложенной стратегией взаимоотношений со взрослым миром, меня очень вдохновил. Я подумал, что да, наверное, можно попробовать жить так.
А вы не сталкивались с тем, что общество воспринимает это как инфантильность?
Поскольку общество готово воспринимать враждебно и порицать вообще все что угодно — и инфантильность и серьезность, то прислушиваться к этому нет смысла. Допускаю любую реакцию, но не собираюсь с ней «сталкиваться», то есть вступать во взаимодействие, предполагающее конфликт и изменение траектории движения. С искусством вообще все очень просто: не нравится — не смотри.
Как ваш проект для «Архстояния Детского» связан с основной линией творчества, в частности с придуманной вами бегемотописью? Что это за направление?
Бегемотопись — это рисование игрушкой на холсте, когда она сама остается пришитой к полотну. То есть художник не создает образ, а берет готовый и им рисует-играет какую-то историю. И если бегемотопись — техника, переходящая от живописи к скульптуре, то для «Архстояния Детского» я сделал распределение игрушки в пространстве. Если в первом случае за спиной игрушки холст, то во втором — лес.
И как вам переход от холста в такую большую скульптурную форму?
Проект для фестиваля — совсем не большой, а очень даже камерный. Предыдущая скульптура, над которой я работал, размером сопоставима с Солнечной системой — так получилось, что я создаю объекты для космического пространства. Размер вообще не имеет никакого значения, потому что это просто вопрос воображения. Важно местоположение и гармоничная интеграция объекта в пространство — что в космосе, что в лесу.
Можно сказать, что в лесу я создаю земную версию одной из планетарных туманностей, которую придумал для космоса — взрыв, фейерверк разлетающихся зайцев. Но контекст и материал, конечно, разные: в космосе — плазма, а в лесу — дерево. К тому же здесь вокруг не просто лес, а целый парк замечательных произведений. Когда я работал над скульптурой, то учитывал их высоту, цвет и фактуру. Искусство — это прежде всего коммуникация, и если ты поешь в хоре, то надо прислушиваться к голосам соседей.
Расскажите о концепции своей скульптуры.
Тема фестиваля — «С Днем рождения!», и организаторы попросили меня сделать подарок. Я стал думать, что же подарить людям, у которых уже все есть, и задался вопросом, зачем вообще дарят подарки. Конечно, цели бывают разные: от дипломатических до романтических. Но мне кажется, что в любом случае очень важная часть подарка — это радость. Одновременно понял, что сам испытываю острую нехватку этого чувства, и скульптура — это хороший повод создать его самостоятельно.
Возник визуальный образ подарка, где радость — его главное содержание. Почитал о химической природе этой эмоции, и получилось, что несколько видов гормонов выскакивают из гипоталамуса примерно так же, как мои зайцы из коробки. Есть надежда, что когда человек увидит визуализированную радость, он ее испытает сам — так работают зеркальные нейроны.
Почему главными героями проекта стали зайцы? И не только здесь: они встречаются в вашей живописи, скульптуре и даже сериале.
Из-за ушей, которые очень добавляют выразительности: их стоит только чуть повернуть, и появляется настроение, даже если сама мордочка вообще не меняется. В первых эскизах работы для фестиваля были самые разные игрушки, но потом стало очевидно, что в торчащих вверх острых заячьих ушах больше динамики, — а чем больше динамики, тем увлекательнее выглядит скульптура.
Какие этапы прошла ваша работа от идеи до реализации?
Благодаря полученному в Строгановке образованию, у меня есть классический алгоритм осуществления проекта. Сначала создаются эскизы, потом макеты, а после — постепенно увеличивается их масштаб, например, до соотношения 1:10, когда становится понятно, как все будет выглядеть.
Что касается непосредственного изготовления скульптуры, то одним из условий взаимодействия с парком была прекрасная возможность сделать это силами местных жителей. Проект интегрируется не только в природную, но и в социальную среду: Никола-Ленивец так устроен, что односельчане участвуют в создании объектов, и это естественная, гармоничная часть всего творческого процесса.
Как вам опыт взаимодействия с местными жителями?
Прекрасно, они очень талантливые и интересные люди. Так, например, форма заячьих ушей, предложенная местными жителями, оказалась гораздо интереснее моей первоначальной версии. По мере постепенного привыкания друг к другу нам работалось все лучше и лучше. Самый сложный этап — проектирование, когда те, с кем ты работаешь, не видят великолепия замысла, который у тебя в голове. Конечно, эскизы помогают донести идею, но это все равно немного не то. Людям становится интереснее работать, когда уже видно, как что-то получается.
Местные жители — это чуткий камертон, по которому мне повезло проверять свое искусство. Разговорами о концепции и какими-то сложными терминами их не впечатлить. Они обладают непосредственным и очень глубоким восприятием. Я с большим трепетом жду их реакции на то, что получится. Гости фестиваля, по большому счету, — это заранее подготовленная публика, которая замечательно проведет пару дней и потом счастливой уедет домой, — а односельчане останутся навсегда.
Продолжая разговор о публике, повлияло ли на работу то, что она сделана для «Архстояния Детского»?
Отнюдь. Моя работа выглядела бы абсолютно так же и на взрослом «Архстоянии». Мы еще раз возвращаемся к мысли об искусстве как о глубокой и качественной коммуникации, которая происходит не тогда, когда автор говорит только то, что зритель ждет услышать, а тогда, когда он точно формулирует то, что хочет сказать сам. Доходчивость сообщения зависит от выразительности художественного образа, через который коммуникация и происходит. Не делая поправок на возраст зрителя, я стараюсь работать над простотой, емкостью, убедительностью и увлекательностью своего сообщения — то есть работать над собой, а не над публикой.
А что зрители, на ваш взгляд, получат из коммуникации с работой?
Мне хочется, чтобы они испытали радость. Очень на это надеюсь, больше мне ничего от зрителей и не надо.